В1939 году семья переехала в Ивановку, в 4-х км от ст. Аксёново. В 1939 году отец заболел и умер от рака печени. Мама говорила, что он сильно простудился, ремонтируя трактор лёжа на холодной земле. Мама осталась одна с 6-ю дочерьми, без специальности и без родных. Так прожили всю войну. В войну страшно было срываться с места. Можно было потерять и дом и корову. Но в Давлеканове жили родственники, и мама мечтала вернуться в родные места.
Всю войну мы не видели хлеба, хорошо, что картошка хорошо родила, и то досыта почти ели только зимой.
Налоги во время войны были не выносимые. В год – 16 кг топлёного масла, 40 кг мяса, 100 яиц. Масло – сдавали при наличии коровы, а всё остальное – как говорили – на трубу накладывали, независимо от скота и птицы. Военный налог – 500 руб. Мы всё последнее отдавали, т.к. налоговые агенты угрожали, что сведут корову со двора, а это крах. Без молока нам было не выжить. А кто не выплачивал налоги – после войны всем скостили (простили).
Денег совсем не получали и на налоги приходилось продавать что-нибудь из продуктов. Мама работала в колхозе, но на трудодни ничего не давали, жили за счёт своего хозяйства. В огороде сеяли просо, рожь, пшеницу, коноплю и всякие овощи. В хозяйстве держали корову, двух овец, два улья пчёл, кур и гусей.
Если бы не налоги, жить было бы значительно легче. У кого отцы погибли на фронте или были на войне – семьи от налогов освобождались. Но при разговорах мама упоминала, что она похоронила своими руками. А не где-то потерян на чужой земле. Но иногда приходили налоговые агенты и, видя нашу незащищённость, забирали в мае последнюю картошку, а мы переходили на похлёбку из крапивы и щавеля, забеленную молоком. Так повторялось каждый год всю войну. Воров тоже было предостаточно. Как-то зимой в сарае зарезали ночью овечку и увезли, а летом улей пчёл украли. Маме приходилось делать непосильную работу – на тележке возить сена по полвоза, обрабатывать 40 сотых огорода. Старшие в семье всё помогали, и даже у нас, дошкольников, в семье были свои обязанности. Никто не проводил время впустую, только так можно было выжить. Мама зимой пряла шерсть, коноплю, подшивала для всей семьи валенки, сама ложила печку, шила семье одежду.
А вязали все, даже я в 7 лет уже вязала чулки. Из конопли ткали простыни и рядники. Когда мама пряла, я приставала к ней, чтобы она рассказала мне сказку. И она рассказывала. Стихи он тоже знала, выучив их пока старшие дети вслух учили. Память у мамы до самой смерти была хорошей, но здоровья не было многие последние годы. Надорвав спину, она так и не могла разогнуться, а серьёзно никто не лечил. Она вспоминала иногда о своём детстве, как сёстры её так наивно спрашивали отца: «Тату, а за Гомелем люди есть?» При этом улыбалась своей доброй улыбкой.
Старшей моей сестре Катерине исполнилось 16 лет, и их с соседкой-подружкой мобилизовали на торфоразработки в Белорецкий район Башкирии. Весной в валенках (больше не было никакой обуви) разрабатывали торф по колено в воде. Простыли, заболели ревматизмом. Но даже больных домой не отпускали, и они решили бежать. Днём пережидали в банях, а ночами по лесам шли домой.
Подошв на валенках не было, вместо них была путанка из медной проволоки и кое-какие стельки. Немного пожив дома, Катя уехала к врачу в/ч работать домработницей, второго такого испытания её было не выжить. А, как правило, убежавшим давали немного дома оправиться, потом снова забирали, не зависимо от здоровья. Так в домработницах она жила до конца войны. Но здоровье было потеряно на всю оставшуюся жизнь.
Нине исполнилось 14 лет, она устроилась работать в МТС учеником счетовода. При этом ещё ездила за 30 км за зарплатой и выдавала. Пассажирские поезда не ходили, добиралась на товарняках и подножках, очень простыла и получила гайморит на всю жизнь.